Восхождение на Шипку

Ласточки над Велико Тырново

Первый раз вижу, чтобы петунии дурили всеми оттенками розового и фиолетового не на клумбах и не в цветочных вазонах, а в терракотовых амфорах из необожженной глины, настолько больших, что каждая может заменить собой целую клумбу.

Вымощенная неотесанной, тысячами подошв за столетья отшлифованной брусчаткой тропа к крепости на холме Царевец, сердцу древней болгарской столицы — Велико Тырново — вызывает устойчивую ассоциацию с «дорогой к храму», которая особенно тяжелой оказалась для моей подруги Лильки, спортивной гимнастки из Башкирии, надевшей сапоги на шпильке-гвоздике. При каждом шаге шпилька намертво вгрызается в зазор меж плохо пригнанными камнями различной геометрической конфигурации, затем Лилька, как бабочка из кокона, выпархивает из модного сапожка, а потом мы общими усилиями вызволяем из «каменной неволи» ее каблучок.

С высоты холма Царевец улицы древнего Тырново на скальных террасах, уступами спускающихся к излучистой Янтре, напоминают колонии ласточкиных гнезд, скрепленных меж собой терпкой перегарной «слюной» прошедших столетий. Ласточек в крепости Царевец тоже хватает. Целая стайка резвится над моей головой, напоминая артель воздушных портняжек: как сквозь игольное ушко снуют они через узкие бойницы крепостных стен черно-белым пунктиром, стригут острыми хвостами воздух, затем прошивают его «на живульку» суровой черно-белой ниткой.

Сижу на крепостной стене, наблюдаю за работой неугомонных портняжек и повторяю строчку Вертинского: «И две ласточки как гимназистки провожают меня на концерт …», думая над тем, как распечатываются в глубинах памяти ассоциации. Судя по названию песни («В степи молдаванской» — откуда эта строчка), великий русский шансонье сочинил ее где-то здесь неподалеку, в период своих эмигрантских странствий по Европе.

Потом мои милые портняжки снимаются всей стайкой и улетают, надолго зависая в одной из подков древнеримского акведука. И мне кажется, само время зависает вместе с ними.

Забитые свинцовой мокротой облака хрипят, как легкие астматика в приступе удушья, грозя извергнуться проливным дождем. А нам через полчаса — выезжать на Шипку, где у нас запланирован подъем. В сто первый раз упрекаю себя, что не слушаю прогноз погоды, мало того, что на высокогорный перевал не взяла теплых вещей, так еще и вырядилась в широкую юбку до пят, которую ветер за моей спиной надувает синим парусом, норовя надеть мне ее на голову. Неожиданно погода сменяет гнев на милость, и серую перину облаков прошивают солнечные нити, превращая небо над Велико Тырново в стеганое атласное одеяло.

В полдень, резонируя друг с другом, бьют колокола 14 действующих монастырей, что в окрестностях столицы древнего болгарского царства, наполняя пространство над Царевецем густым, как патока, вишневым звоном, выявляя потрясающую акустику естественных декораций крепости.

…Голубые горы вдали напоминают груди исполинской великанши, пышно задрапированные жабо из облаков. Черные, высушенные солнцем ладони подсолнухов на бесконечных полях вдоль всей линии окоема, наклонены в одну сторону, и только ветер, повелитель здешних мест, может дать им другую команду. Пирамидальные тополя и видавшие виды старые ветлы как часовые сопровождают нас по всему пути. Взгляд постоянно фиксирует дорожные картинки, а рука тянется к блокноту. Вот серебристый стреноженный жеребенок с белой звездочкой во лбу перебирает замшевыми губами в тени огромного, одиноко стоящего дуба. Или семейство аистов свило гнездо на фонарном столбе посреди болгарского села, отчего сам фонарь оказался в гнездовой глубине и не может быть использован по прямому назначению, зато какая радость — в село прилетели аисты.

 

Генерал Столетов — генералу Радецкому: «Защищаться буду до последней крайности!»

Шипкинский перевал, оборона которого стала одним из ключевых эпизодов русско-турецкой войны 1877-1878 г.г., тянется по узкому отрогу главного Балканского хребта. Восхождение на Шипку должно стать кульминацией нашего галопного путешествия по Болгарии.

… Лето 1877 года. Самый разгар русско-турецкой войны. Одиннадцатой по счету. Позиция русских на Шипке — просто сволочная: с трех сторон — неприятель, перекрестный огонь с соседних высот, ни естественных прикрытий, ни удобств для перехода в наступление, единственная выгода — малодоступность. Да никто и не рассматривал Шипку как укрепленный район, рассчитанный на длительную осаду. Шесть дней беспрерывных сражений на голых скалах без сна, без пищи, без воды, когда русское «ура» сливалось с турецким «ала-а-а». 35 тысяч янычар Сулейман-паши с 36-ю пушками против Орловского пехотного полка и 5-ти дружин болгарских ополченцев (менее 4-х тысяч человек).

Командир отряда генерал Николай Столетов 8 августа 1877 года телеграфирует генералу Федору Радецкому — командиру центральной группировки русских войск в Северной Болгарии, отвечавшему за оборону шипкинской позиции: «Перед занимаемой мной позицией выстроился весь корпус Сулейман-паши с многочисленной кавалерией, артиллерией и обозами. Завтра неприятель будет штурмовать Шипку. Защищаться буду до последней крайности, но долгом считаю доложить, что несоразмерность сил слишком велика. Считая нашу позицию очень важной, прошу подкреплений».

«Воины должны идти без перерыва, — требует Сулейман-паша. — Пусть они падают тысячами — на их место встанут другие. Из сигналов допускаются только «сбор», «наступление» и «командир убит».

В боях за Шипку османы за шесть дней потеряли от 6-ти до 8-ми тысяч солдат и 234 офицера, русские — 3640 солдат и 131 офицера. Стратегические результаты боев были невелики: русские отстояли позицию, но остались в столь же невыгодных условиях, как и были. Турки же, наоборот, получили тактическое преимущество. Но это не смутило главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, который отдал Радецкому приказ: держать войска на перевале, покуда не взята Плевна. Так началось «шипкинское сидение».

Молоко буйволицы

На сам перевал ведут 894 вырубленные в скальном грунте крутые ступени. Представила, как во время обороны Шипки поднимали наверх на казачьих лошадях 16-й стрелковый батальон.

Есть объездная дорога, что серпантином петляет меж глянцевой кустарниковой порослью, с восковыми, будто искусственными, листьями. Тем более таксисты уже на стреме (в этих горных краях с заработком не густо, сутками приходится караулить, что подъедет какая-нибудь тургруппа). Вверх по вертикали предпочитаю ходить пешком, чем круче вертикаль — тем большее удовольствие доставляет ее преодоление. В скромной деревенской харчевне у подножия перевала заказываю красное вино из местного сорта винограда, чтобы хоть немного согреться, и молоко буйволицы, чтоб силы перед подъемом укрепить. Вино приносят в глиняном кувшине — есть надежда, что молоко буйволицы подадут в крынке или жбане. Не по возрасту раздавшаяся в чреслах болгарка в национальном костюме, крупном монисто вокруг плотной шеи и резкими чертами смуглого лица приносит на подносе молочное суфле в фабричной упаковке, положив сверху аккуратно пластиковую ложечку. Но все равно вкусно.

Продолжение следует