Блог журналиста Елены Красулиной
Моя мама, Генриетта Григорьевна Кичкировская, — дитя войны. Как для большинства сверстников, война для нее была страшным испытанием: жизнь в эвакуации на Урале (после бомбежки в Белоруссии) хоть и протекала в стороне от фронта, но извечным спутником ее был голод и холод. Судьбы детей военной поры похожи. Война стала общей биографией того времени и оставила свою метку в памяти.
Егоровы отпустили
Но мой разговор с мамой не об этом. Это разговор о двадцатилетней девушке, судьба которой сделала необычный поворот в жизни уже после войны. Ее история неповторима и замечательна, даже уже хотя бы тем, что услышана из первых уст.
— Мам, я попыталась найти в Интернете хоть что-то о призыве девушек на службу в группу Советских войск в Германии в 1951 году. Никакой информации. Почему, как ты думаешь?
— Наверное, она еще секретна. Это был первый и единственный специальный комсомольский призыв девушек, которые работали делопроизводителями, управделами, машинистками. Призыв был очень ограниченный. Он нигде не оглашался. И когда меня призывали, проверяли всю мою родословную. Биография была чистая: не замечена, не привлекалась. Перед отправкой в Германию я подписывала бумаги о неразглашении тайны.
На тот момент я работала под грифом «секретно» в Свердловском штабе противовоздушной обороны Кировского района. Была комсомолкой. Моими начальниками были два Егоровых, оба в звании капитанов. Пришел как-то к Егоровым начальник военкомата Кировского района полковник Хасанов и уговорил отпустить меня в Германию. Те нехотя согласились. Меня направили на медкомиссию в дом культуры имени Строителей. Проверили, признали годной, посадили на поезд и отправили через Москву во Франкфурт на Одере, где был основной распределительный пункт.
— Из Свердловска ты была единственной в этом поезде?
— Трое, еще Вера Ждановская, девушка из Нижнего Тагила Маргарита Коровина и татарочка Хализя с Химмаша, не помню фамилии. А в Германию приехали отовсюду: из Украины, из Воронежа, из Москвы. Но в большинстве призывали девушек из Сибири и Урала. Потому что считали, что там народ крепкий.
Приехали мы на пункт распределения, куда приезжали офицеры, начальники штабов и набирали людей, которые им были нужны для работы. Воинских частей было много в Германии. Я попала в штаб авиации советских оккупационных войск, где был командующий генерал Подгорный. Генерал был молодой, ему было всего лет сорок. Штаб находился в городе Вердер, в 35 километрах от Берлина. Это в восточной части страны. Тогда Германия поделилась на две части — восточную и западную. Восточная зона была советская, а западная была частично оккупирована американцами, частично французами. Хотя роль американских войск была незначительной…
— И что потом?
— А потом все, как в армии. Нас обучали строевой подготовке, мы давали присягу, то есть клятву служить Родине. Форму по приезду не выдавали, ее заказывали индивидуально. Шили немцы на заказ. Снимали с нас мерки и шили: шинель, френч, юбки и яловые сапоги. Но я не ограничивалась только формой.
Первая самоволка
С первых дней в генеральном штабе со мной произошел курьез. Ушла я в самоволку. В парикмахерскую. На обратном пути меня задержали на входе в часть дежурные. Поместили в комендатуру, можно сказать, «посадили на губу». Сидела я там с дежурными по части, которые по радио объявляли «особый случай». Те узнали, что я пою, дали мне микрофон, и знаешь, что я делала?
— Что?
— Пела песни советских композиторов. После соло по радио, моя подруга Тоня Овчаренко прибежала и стала возмущаться: на каком основании меня задержали? Мол, я ведь не давала присягу. И стала ругаться с комендантом. А тот моргал и приговаривал: «так пусть посидит, попоет песни». С того момента я участвовала в самодеятельности и пела. Кстати, голос был колоратурное сопрано.
— А в самоволки больше не ходила?
— Как это не ходила? Ходила. Только была осторожнее. Нашла дыру в заборе и через нее бегала в город.
— Зачем?
— К портнихе, например. Или в парикмахерскую, в фотографию, в магазины. По городу ходила в штатском, а в части надевала военную форму. У меня были лакированные лодочки, которые вручную шил немецкий сапожник. Они тогда были очень модными.
— Хорошая у тебя служба была…
— Не ерничай. Все это я шила и делала для участия в самодеятельности. А участие в самодеятельности — это тоже был приказ.
Фроляйн, что вам угодно?
— Не боялась ходить по городу, где были ведь и бывшие фашисты?
— Нисколько. Дело в том, что в Свердловске я изучала немецкий язык. Изъяснялась на немецком свободно, да еще и говорила на чистом берлинском акценте. Поэтому никто из немцев на меня внимания не обращал. Меня принимали за немку. Обращались ко мне всегда со словами: «Фроляйн, что вам угодно?». И потом не все немцы были фашистами. Мирное немецкое население к нам благосклонно относилось.
— Что же остальные девушки? Им тоже было позволено ходить в город?
— А остальные девушки ходили строем. Их в увольнение не отпускали. Все было строго. Я же единственная из девушек была в офицерском звании. А им находиться в военной форме, да еще и за пределами части нельзя было. Организованно все девушки ходили только в кинотеатр «Алла», который находился в городе. Я шла с офицерами штаба, так как была в звании офицера. По дороге мы заходили в пивную, выпивали по кружечке немецкого пива. Так что я знаю вкус настоящего немецкого пива. Было даже немецкое дамское пиво. А потом шли в кинотеатр, где смотрели советские фильмы и трофейные немецкие фильмы. Например, «Девушка моей мечты» с Марийкой Рок — знаменитая звезда в Германии. Или «Серенада солнечной долины», или фильмы с участием Дины Дурбин. Такие закрытые сеансы устраивались специально для советских солдат раз в неделю.
— Ты ходила к портнихе, делала прически. Где ты все это носила? В воинской части?
— В воинской части я одевала все это только на концерт. А так, выходила в штатском в город. И не только в самоволку, но и в увольнение тоже разрешалось.
— А как же в части не замечали твои выходы?
— Офицеры делали вид, что не замечали. Хотя, конечно, все догадывались. Обратно я возвращалась через забор. Я делала это очень осторожно, деликатно.
— И патруль тебя в городе не останавливал?
— Нет. Так как я была в штатском и походила на немку.
— Откуда деньги брала на все это?
— Как откуда? Зарабатывала. Нам платили зарплату и в марках, и в рублях. Рублевая зарплата уходила на сберкнижку. А марки мы получали на руки. Кстати, шитье обходилось очень дорого, дороже, чем сам материал. Платье я шила из натурального шелка, из вискозы, цветные и однотонные. И в парикмахерской завивали меня со вкусом. Потому что видели, что я красивая и боялись испортить. Кстати, и портниха, и парикмахер знали, что я русская. И хотя многие русские боялись выходить в город, я, как видишь, была не из робкого десятка. И мне делали все, как немке. Даже массаж головы. Втирали в голову березовую воду, а потом уже делали прическу. Экспериментировать я не боялась.
Панбархат в «тревожном» чемодане
— И так два года?
— В штабе в городе Вердер я прослужила около года. Затем приехали из авиационного корпуса два старших офицера Монастырский и Бондаренко и забрали меня. Корпус располагался в городе Фалькензее на границе с американской зоной городом Шпандау. Наша часть дислоцировалась на территории эсесовских дач. Там был великолепный сад и очень благожелательное население, которое к русским относилось чутко и внимательно.
А там меня назначили командиром женского взвода, так как я была в звании лейтенанта. Но находилась я на должности капитана. На тот момент мне был 21 год. В моем подчинении было порядка 20 человек личного состава. Это были девушки со всего Советского Союза. В части я работала делопроизводителем, так как владела делопроизводством и старшей машинисткой, так как умела хорошо и грамотно печатать. Девушки работали машинистками. Но главное, важные особые поручения печатала только я, никому не доверяли. Я знала, что девушки печатают, а что печатаю я, они не знали. И это сыграло однажды с девчонками злую шутку. Ты же понимаешь, что женщина и в армии остается женщиной.
Печатала я как-то документ о том, что должна быть «воздушная тревога». Эта информация держалась в строгом секрете. И я не имела права говорить, даже намекать подчиненным об этом. Когда у них стали проверять «тревожные» чемоданы, в которых они должны были держать все необходимое на случай боевой тревоги, то выяснилось, что там лежат вещи далеко не «тревожные». Например, должны быть зубная паста, мыло, полотенце, а оказались обрезы панбархата. Хохот среди офицеров стоял дикий. Хохотала вся воинская часть. А девчонкам было не до смеха. После этого им пришлось вновь собирать свои чемоданы как положено по уставу.
— А боевые учения у вас были?
— Был и боевые учения. Вывозили нас в местность Шварцвальде в переводе Темные горы. Мы там жили в палатках, умывались из походных умывальников. Кормили нас отменно, повара были хорошие: макароны по-флотски, борщ украинский, котлеты…
— И что вы делали на учениях?
— О таких вещах не говорят, это же военная тайна.
Сила русских — в хлебе
— В воинской части ты тоже шила платья, участвовала в самодеятельности?
— И шила, и участвовала. И не только в самодеятельности. Однажды пришел подполковник Белявский и стал среди военнослужащих выбирать людей на соревнования, защищать, так сказать, спортивную честь авиационной части. Соревнования проходили в Дрездене. Мне предложили пробежать на короткие дистанции. Не знаю почему, но я зачем-то сказала, что могу хорошо бегать стометровку. Наверное, чтобы поехать в Дрезден. В результате из моей части меня единственную отправили на соревнования. А стометровку действительно пробежала с хорошим результатом – 13, 2 секунды. По тем временам это был рекорд.
На соревнования ехала в офицерском вагоне. Со мной в купе была переводчица. Она офицерам переводила. Обедали мы в вагоне-ресторане. Один из офицеров подозвал официанта и попросил переводчицу сказать официанту, чтобы к обеду он принес не тонкий ломтик хлеба, а много хлеба. Он сказал переводчице: «Скажи ему, что русские едят много хлеба». И когда официант принес целую гору порезанного хлеба, окружающие были удивлены: куда мол, ему столько? Вагон-то был международный, ехало много иностранцев. Они переглядывались и что-то говорили, говорили. А офицер громко сказал: «Сила русского народа в том, что он ест много хлеба!».
После соревнований нас повезли в Дрезденскую галерею. Она оказалась закрытой.
А однажды в День защиты детей мы с частью поехали в Трептов-парк в Берлине. Побывали у памятника русскому солдату, который держит на руках девочку. Правда, недолго нам там пришлось побыть. Неожиданно к памятнику приехали американские солдаты и нам скомандовали «По машинам!». Мы молниеносно ретировались. Еще посетили парк Сан-Суси — достопримечательность в Потсдаме.
— Я так понимаю, что два года службы в Германии прошли для тебя незаметно и очень ярко?
— Опять ерничаешь? Не все было так радужно. Все-таки это была военная служба.
— А что было еще?
— По-моему, вначале я тебе сказала, что подписывала бумаги о неразглашении тайны. А тайны, как и преступления против человечества не имеют сроков давности.