Независимо от того, знает он об этом или нет
Алина Саблина — 19-летняя студентка Московского университета дизайна и технологии из Екатеринбурга — умерла от травм, полученных в результате ДТП. 11 января 2014 года Алину Саблину сбила машина. Шесть дней девушка была в состоянии глубокой комы. Родители Алины дежурили в реанимации. 17 января врач сказал, что ему некогда общаться с родителями и их не пропустят к дочери. 18 января похоронный агент сообщил о смерти Алины 17 января в 23.40.
Фото предоставлено защитой Саблиных
И лишь 15 февраля, после похорон дочери, мама Алины из заключения судебномедицинского эксперта узнала об изъятии сердца, почек, части аорты и нижней полой вены, надпочечников, и кусочка нижней доли правого легкого. Родители девушки, не покидавшие реанимацию в течение недели, не давали согласия на изъятие органов — об этом их просто никто не спрашивал. Судебные инстанции разных уровней отказали признать действия врачей незаконными — ведь такое поведение предписывала статья 8 «Закона о трансплантации», действующего в РФ уже 23 года.
Молчание — знак согласия
Мы познакомились с правозащитником Антоном Бурковым на 51-м этаже знаменитой екатеринбургской высотки, когда тот выступил перед группой журналистов-расследователей. История Алины Саблиной, рассказанная Антоном, привлекла мое внимание лишь на второй минуте выступления спикера, когда стало понятно: это не единичный случай, это — система. В этой системе от твоего мнения мало что зависит.
— Нам много пишут, обращаются лично, по электронной почте, — говорит Антон Бурков, — вот и об истории Саблиных мы узнали через обращение. Это был крик о помощи мамы Алины в марте 2014 года.
Первая реакция Буркова — не шок, за многие годы практики в области защиты прав мало что шокирует.
— Сначала я не понял, в чем дело, подумал, что речь идет о каком-то вопиющем косяке врачей, однако, изучив законодательство, все-таки испытал шок, — продолжает Антон. — Нет нарушения, есть обычная практика, прописанная в «Законе о трансплантации органов и тканей человека».
Статья 8 данного закона — «Презумпция согласия», согласно которому любой человек является добровольным донором после того, как диагностируется смерть головного мозга.
Фото — личная страница Буркова в Фейсбук
— Презумпция согласия — это инструмент, вполне гуманный, учитывает интересы и одних, и других, то есть как умершего человека (если в данном контексте можно говорить об интересах), так и нуждающегося в пересадке органов, — уверен правозащитник, — однако практика в России отличается от практики изученных нами стран. У нас никто не спрашивает согласия на трансплантацию: ни у умирающего человека, ни у его родственников. Закон этого и не подразумевает. Звучит он так: «Запрещается изымать органы, если на момент изъятия медучреждение поставлено в известность о несогласии».
Другими словами, родственники человека, находящегося при смерти, должны пролистать сборник законов РФ, наткнуться на «Закон о трансплантации», вникнуть в него и неизвестным образом поставить медперсонал в известность: не трогайте органы.
— А как это сделать? Устно, письменно, через нотариуса, или нужно носить в кармане заявление на случай того, если вдруг попадешь в страшное ДТП с согласием либо несогласием? Механизм не отрегулирован, поэтому происходит как: молча, не задавая лишних вопросов, органы просто берут, — разводит руками Антон.
Надо уметь разговаривать
Закон о трансплантологии был принят в 1992 году. С тех пор он практически не менялся.
— Понятно, что в ситуации того времени сложно было придумать что-то другое, а органы нужны при любом экономическом раскладе, но ситуация меняется, мы в составе Европейского совета, почему бы не прислушаться к опыту других стран.
В качестве примера Антон Бурков приводит Испанию, где также работает презумпция согласия, однако делается все в более цивилизованной, по мнению правозащитника, форме. Органы в Испании изымают, резюмируя согласие родных. Специально обученный человек проводит беседу с родными, объясняет им перспективу пациента, заручается согласием на трансплантацию. Итог: по статистике в Испании получают в два раза больше органов, чем в России — 43 на миллион.
— В США изымать органы без согласия вообще нельзя, и это не делает эту страну страдающей от отсутствия доноров, — приводит еще один пример Бурков. — Но там и система подругому устроена. В водительских удостоверениях есть специальной значок — сердечко. Это значит, что человек дал согласие на изъятие его органов в случае ДТП. Там работает серьезная система выявления согласия задолго до наступления этого случая.
Антон Бурков уверен: от информированности органов меньше не станет. А вот незаинтересованность реаниматологов в работе трансплантологов — это проблема.
— Я поясню, — перехватывает удивленный взгляд Бурков. — Сейчас довольно много препаратов, которые позволяют кондиционировать тело человека после диагностированной смерти головного мозга. Сердце должно работать, кровь крутиться, чтобы органы просто не испортились до визита бригады трансплантологов. Реаниматологи и трансплантологи должны быть заинтересованы в работе друг друга. А у нас что? Проблема как была 20 лет назад, так она и осталась: стоимость препаратов — раз, стоимость работы оборудования — два, стоимость работы персонала — три. У нас возмещают расходы лишь за лечение пациента, борьбу за его жизнь, а кто будет платить за работу с телом? Кто-то говорит, что реаниматологов заинтересовывают вознаграждениями, но это недоказуемо. Сами реаниматологи и трансплантологи говорят, что проблема в недостатке органов не потому, что мало доноров, а потому, что реаниматология недостаточно финансируется.
А что здесь такого?
Родные Алины Саблиной обратились в Конституционный суд, решение которого — ничего противоречащего правам и свободам гражданина в РФ не происходит.
— Если сравнивать жалобу и определение, то понятно, что судьи КС все прекрасно понимают и умалчивают проблему, что ст. 8 «Презумпция согласия» превратилась в фикцию, в искусственно предполагаемое согласие, — комментирует Антон Бурков. — С презумпцией согласия никто и не старается выяснять реальное согласие, даже если родственники не отходят от реанимации. Врачи не говорят родственникам о планируемом изъятии, общаясь с трансплантологами, проводя у еще живого человека анализы на возможность изъятия органов, совместимость. Это очень удобно. Получается, что Конституционный Суд допускает в 21 веке изъятие органов у дочери, когда за стеной находятся ее ни о чем не догадывающиеся родители.
Правозащитник акцентирует внимание на том, что его задача — ни в коем разе не отменить закон о трансплантологии, а усовершенствовать его, чтобы не нарушались конституционные права человека.
— На одном из семинаров ко мне подошел врач-терапевт и попытался уличить в том, насколько бесстыдным делом мы занимаемся, — продолжает Антон. — Мол, знаете ли вы, сколько людей нуждаются в органах? Делаю вывод, что нас не совсем понимают: считают, что мы хотим отменить закон, а цель другая — повысить уровень доверия к врачам и уважать чувства людей. Не думаю, что процент отказа родственников будет большим, если правильно преподнести эту информацию.
Свое отношение высказала и церковь. В ответ на обращение матери Алины Саблиной к Святейшему Патриарху Московскому и Всея Руси Кириллу протоиерей Всеволод Чаплин привел позицию Русской Православной Церкви: презумпцию согласия потенциального донора на изъятие органов Церковь считает недопустимым нарушением прав человека.