— Коллеги! Нужны добровольцы на рейды с комиссией по делам несовершеннолетних. Общественный контроль, — пришло сообщение из чата общественного совета при ОМВД. — Кто смелый?
После уточнения, нет ли нарядов на ликеро-водочный завод, шутки закончились: рейд по неблагополучным семьям приятным мероприятием назвать сложно.
… 8:40. Дом по улице Емлина.
— Наших «клиентов» видно сразу, — женщина из комиссии махнула рукой в сторону облупленных окон на первом этаже. Треснувшее стекло, грязно-розовые занавески, кое-как прикрепленные к гардине. На пороге квартиры нас встречает женщина. Нахрапом выдает тираду о том, как ей все надоели с утра пораньше, и вообще «я только детей спать уложила, не спала всю ночь». У Валентины (имена героев публикации изменены) проблемы с алкоголем, как следствие — проблемы по жизни.
Ловлю себя на мысли, что у женщин, злоупотребляющих «огненной водой», очень похожие фигуры — алкоголь высушивает формы, получается эдакий прямоугольничек на спичках.
Валентина стоит на учете давно и основательно, за ее судьбой наблюдают уже несколько лет. Сейчас она — мама двойняшек, помимо них — еще дети.
— Чем малышек кормишь? Где они спят у тебя?
Девочки спят в одной кроватке, рядом — коробка с искусственной смесью. Сотрудницы опеки просят не класть детей с собой, опасаясь, что Валентина придавит их ненароком во сне. В квартире — разруха. Над входной дверью — паутина с настоящим пауком.
С Валентиной общаются мягко, полушепотом — во-первых, чтобы не разбудить детей, во-вторых, чтобы не спровоцировать вспышку гнева. Но время от времени женщина повышает голос и запрещает заглядывать в холодильник: какое вам дело, чем я кормлю старших?
Напомнив о том, что в больницу надо ходить, детей показывать, а также оформить в опеке пособия, удаляемся.
Валентина на низком старте — надо сбегать в магазин, пока спят дети. Официальная версия — за продуктами.
9:20. Еще одна панельная пятиэтажка на Емлина.
Стоим возле подъезда — домофона у очередных контролируемых нет.
Звоним по очереди в другие квартиры, представляемся и говорим, куда надо попасть. Без разговоров кладут трубку. После трех звонков открывают — при этом шепнув, чтоб не говорили, кто открыл.
В подъезде живут, в основном, пенсионеры, все опасаются «веселой семейки» с пятого этажа. Семейка действительно веселая: в квартире живут женщина, двое мужчин и двое детей. Взрослые любят выпить и закусить, при этом уже не совсем понятно: кто бывший, кто настоящий. За примером «шведской семьи» наблюдают дети: старшая девочка перманентно убегает из дома, потому что ей некомфортно. Стою молча, наблюдаю за диалогами с биологическим отцом детей: воспаленные глаза, отчетливый запах перегара как тренировка перед святым для всех металлургов праздником. Несмотря на то, что в доме два мужика, с потолка свешивается отклеившаяся плитка, лианами висят провода.
— Слушайте, а кто вам сказал, что я пил? — подбоченившись, качает права папаша.
Занавес.
10:00. Сегодня день панельных пятиэтажек по улице Емлина.
Теперь я тоже умею отгадывать пункт назначения по одним только окнам: деревянные рассохшиеся рамы, разбитые стекла, некогда белая ажурная занавеска.
За дверью квартиры — обстановка, описанная некогда Горьким. Квартира горела — на потолке и стенах копоть. Ее никто не закрасил и не отмыл.
Здоровенный мужик стоит на пороге, трет глаза и на вопрос, где находится сын, неопределенно машет в сторону зала. Цель комиссии — девятилетний Паша, сын, кстати, нашей первой героини. Разговор прерывает чей-то храп — раскатистый, увлеченный, как будто в роте солдат. Невольно оборачиваюсь на звук: на белой больничной простыне, как нимфа в лучах рассвета, спит новая любовь папы Павла. Вытащив ножку из-под одеяла, не обращая внимания на мух, нимфа храпит и занимает собой единственную имеющуюся в доме простыню.
В соседней комнате, на полусгнившей софе, спит Паша — белья нет, только грязные подушки и какая-то ветошь вместо одеяла. На краю софы сидят двое: мужик и бабушка Паши, которые рассуждают о бренности бытия под полторашку пива. Рядом несколько пепельниц с окурками.
— Вы в комнате, что ли, курите?
— Нет, на улицу выходим или в ванную, — не моргнув глазом, отвечает бабуля. В комнате воняет то ли «Примой», то ли «Беломором».
— Слушайте, у вас тут ребенок спит так-то… — начинаю заводиться. До выдержки сотрудниц комиссии по делам несовершеннолетних мне далеко.
— А че это вы топчетесь тут в обуви вообще? — делает, казалось бы, резонное замечание бабуля.
И действительно: я стою посреди пола, щедро усыпанного пеплом, крошками, шерстью, почему-то в уличной обуви.
— Я тут босиком хожу, а вы вон в обуви шастаете! — подключается глава семейства.
Диалог прекратился благодаря появлению прекрасной нимфы в дверном проеме.
— Ой, — округлило глаза сонное создание. Это было единственное слово, сказанное фальцетом, далее — пропито-прокуренный тембр. — А че это? А че вы здесь? А че происходит ваще?
Угомонив пассию, мужчина продолжает разговор: где взять учебники, собрались менять квартиру — грязно, потому что, будем переезжать, но пока неясно — когда и куда.
Прямоугольничек на спичках время от времени взбрыкивает и начинает нервничать:
— Мадам, а простыни для ребенка в доме не найдется? — интересуюсь. — А что вчера пацан ел?
Паша спит, несмотря на громкие голоса. Он привык спать, когда кругом весело и жизнь бьет ключом. Радуется, что не гаечным.