Первые секунды в отделении анестезиологии и реанимации городской больницы №1 кажутся тихими и спокойными. Но пройдя несколько метров, начинаешь замечать суету. В приоткрытых дверях палаты видны пациенты с отходящими во все стороны трубочками и проводами. Одна из медсестер что-то записывает в журнал, еще несколько готовят к операции мужчину в коме. Все делается молча, но оперативно. Из дальнего кабинета выбегает врач и отдает команду: «Поехали!» — больного увозят на операционный стол. Мне на бегу выдают шапочку, халат, брюки, марлевую маску, надев которые, я также получаю право на вход в операционную.
Между жизнью и смертью
— Когда не было отделения, а была только анестезиологическая служба, там применялись ГДР-овские койки. Это год так 82-ой. Сейчас осталась одна, — просвещает меня на ходу анестезиолог-реаниматолог Дмитрий Целовальников, толкая перед собой раритет.
Сначала я удивляюсь — о чем это он? Человеку плохо! Но потом понимаю, что иначе в реанимации нельзя. Без юмора, без определенного оптимизма и бодрости духа здесь не приработаешься.
— Автодорожка была утром, — продолжает врач. — Двое на «Тойоте» припарковались на обочине, потом стали сдавать задом, из-за этих маневров и попали под тягач. Все это произошло где-то на въезде в Первоуральск. Оба — и водитель, и пассажир «Тойоты» — без сознания доставлены к нам. Оба пьяные.
Мужчинам чуть больше тридцати лет. На операционный стол попал пассажир иномарки. На койке табличка — «Неизвестный». Все, что знают о нем доктора в первые минуты — это его тело.
— У него разрыв селезенки, надрыв тонкой кишки, контузия поджелудочной, вероятна черепно-мозговая травма, но нужна компьютерная томография, — между делом поясняет Дмитрий Львович.
В течение нескольких минут он и несколько медсестер «колдуют» вокруг больного — подключение различных датчиков, введение медикаментов, наблюдение за состоянием — все по четким указаниям анестезиолога-реаниматолога.
— Основная наша задача — чтобы больной спал, и ему было не больно, — говорит Дмитрий Целовальников, уступая место в операционной хирургам. — Состояния, в которых попадают к нам, называются терминальными. Это граница между жизнью и смертью. В это время в организме человека происходит хаос, он превращается в беспорядочную сумму тканей и органов. Теряется целостность, и сам организм уже не может спасти себя от смерти. Мы, по сути, начинаем управлять частями организма, протезируем какие-то утраченные функции — дыхание, слабое сердцебиение и прочее.
— Второй пострадавший также плох? — интересуюсь я.
— Он пока в стадии диагностики. Возможно, что он просто слишком пьяный. Дышит сам, на боль реагирует. Пока наблюдаем.
Аппарат за него дышит
В реанимации нет легких пациентов. В отделении всего девять коек, но нагрузки хватает.
— У нас ведь как? На смену утром заступил — было двое пациентов, — говорит Дмитрий Львович. — Через полчаса уже четверо. Сейчас время к полудню, а их уже семеро. Операция у нас уже вторая. Первого сегодня оперировали мужчину с ножевым ранением. Он сам из Ирбита, приехал на заработки. Но попал вот к нам, опять же пьяный. Мы думали, что ранение в сердце, но оказалось, что повреждена только диафрагма, а нож прошел буквально в миллиметре от сердца. Нерв и артерию сшивали…
Мужчина дышит ровно и спокойно. Вернее, за него дышит аппарат искусственной вентиляции легких. Через плотную трубку, введенную в трахею, аппарат вдувает в легкие больного воздух с кислородом (вдох), после чего отсасывает дыхательную смесь (выдох). Так дышит каждый второй пациент реанимации, отчего в палатах не утихает звук глубоких механических вдохов-выдохов.
Но поражает даже не это, а количество проводков и трубочек, которые тянутся к пациенту.
— Это датчики и капельницы с необходимыми растворами и лекарствами, — улыбаются медсестры. — Через трубочку пациент получает питательные вещества. Еще одна трубка — резиновый катетер для отведения мочи. За ее составом и количеством мы также ведем наблюдения.
— Дмитрий Львович! Возьмите трубочку — родственники повешенного звонят, — раздается голос из коридора.
«Жить будет?» — сразу же возникает в моей голове вопрос, хотя я и не понимаю, о ком речь. Видимо, это же самое интересует и звонящего.
— Не знаю пока, — отвечает Дмитрий Львович, — первые сутки не показательны… Состояние тяжелое. Он без сознания. Аппарат за него дышит… Не он! Аппарат! Увы, я не господь бог и даже не прорицатель, чтобы прогнозы строить. Пока наблюдаем. Звоните завтра после 10.
Заглядывая в историю болезни мужчины, врач и медсестры вдруг хором произносят: «Оооо-ооо!»
— У него гепатит С и ВИЧ, — объясняет мне Дмитрий Целовальников. — Мы об этом часто узнаем постфактум. А доплачивают нам за работу с ВИЧ-инфицированными всего 5,5 рублей в час.
«Жизнями не играем»
Бывает, что медикам реанимационного отделения не удается присесть целые сутки. По правилам, на одну медсестру дается не более трех больных. Но четкого разделения, конечно же, нет.
— Стараемся друг дружке помогать всегда, — говорит медсестра Ольга Зырянова. — Ночью, если есть возможность, то стараемся по очереди отдохнуть. Большая семья у нас здесь. Работаем на доверии — врачи доверяют нам, мы — им. Нет такого, чтобы мы что-то не сделали и смолчали — жизнями не играем. В реанимации ведь любой может оказаться, и я тоже…
Работа реанимационной сестры трудна своей напряженностью: измерила давление — посчитала пульс — записала данные в карту наблюдения — проверила респиратор — протерла губы больного — проверила, глотает ли он — зарядила новую порцию жидкости для внутривенного вливания — промыла желудок через зонд — подошло время инъекции — отметила все данные на карте — измерила температуру — получила новые анализы — ответила по телефону на вопрос о состоянии больного… И так целые сутки.
— Я три году здесь уже работаю, — говорит Ольга. — Стараюсь к людям не привязываться и жалости не допускать. Работать нравится, поскольку меня всегда интересовала вот эта грань: жизнь — смерть. И я всегда спокойно относилась к смерти. На Земле ведь 100% смертность, никто вечно не живет. Но правило у меня все же есть. Работу я всегда оставляю на работе. Домой пошла — тут же забыла, что я медик. Дома — никаких обсуждений! Я даже рабочий телефон домашним не даю.
Самое волнительное и одновременно приятное, по словам Ольги — когда пациент приходит в себя. В эти минуты чаще всего у человека возникает страх.
— Они пугаются трубки во рту, думают, что они задыхаются, — поясняет Ольга, — пытаются ее выдернуть, но не могут, потому что привязаны (привязывают пациентов, чтобы они не причинили себе вреда и для безопасности персонала, поскольку были случаи, когда на медиков больные кидались с ножницами в руках — Ред.) Мы подходим, смотрим реакцию, проверяем, как дышат. Если все хорошо, то отключаем аппарат и общаемся.
Диалог при этом всегда начинается одинаково:
— Где я?
— В реанимации.
— Я что — умер?
— Да нет… приболел.
— После тяжелых аварий пациенты, как правило, не помнят, что с ними произошло. Это стирается, — продолжает Ольга. — Мы не напоминаем, не говорим об этом. Человек должен сам вспомнить.
«Золотые» пять минут
Попадают в реанимацию, по словам врачей, зачастую пьяные — 90%. Среди наиболее распространенных причин впадения в кому — ДТП, затем идут драки с ножевыми ранениями.
— Но самое тяжелое — это когда привозят маленьких детей, — говорит Ольга Зырянова. — Как правило, из-за халатности родителей… Вот их жалко всегда.
— Лица, истории людей у нас всегда забываются, но вот детей я всех помню, — соглашается с коллегой Дмитрий Целовальников. — Слава Богу, детских смертей в моей практике было всего три. Обе — от ожогов. Лет пять назад на Динасе двойняшки сгорели — в доме загорелась тряпка, упавшая на обогреватель. Нам их привезли, а мы только на обед собрались. Как сейчас помню их на каталке, года три-четыре им. Не спасли. А второй случай — ребенок, двух лет ему не было, чайник с кипятком на себя сдернул. При этом, родители чуть ли не неделю его дома пытались лечить народной медициной. Сутки со смертью боролись, не спасли. Работа у нас порой становится монотонной, когда тяжелый больной лежит. Он ведь может и месяц так пролежать. Но, с другой стороны, бывают взрывы, когда сердце у пациента перестает биться, дыхание прекращается. Есть только пять минут, в которые человека еще можно вернуть. Потом обычно умирает мозг и наступает биологическая смерть. И вот эти «золотые» пять минут… в них — жизнь, но она на волоске.