Лион, административный центр региона Рона-Альпы, вошедший в историю благодаря знаменитым «лионским ткачам», восставшим от бесправия и нищеты, очень похож на Париж. Только масштабы скромнее.
Знакомство с кулинарной столицей «Belle France» и третьим по величине городом страны, начался с главной из ста лионских площадей — «Bellcour», в центре которой возвышается конная статуя Людовику XIV. Если в большинстве российских городов главные площади до сих пор осеняет простертая к вершинам коммунизма длань вождя мирового пролетариата, то площади многих французских городов освящены статуями «солнцеликого» монарха.
Меня, как почитателя французской литературы, более заинтересовала другая статуя. Если встать лицом к «королю-солнцу», то по правую руку от Луи, в тени каштановой аллеи, что обрамляет прекрасную «Bellcour» по всему внушительному периметру, можно увидеть довольно высокий, но скромный, закамуфлированный кронами деревьев, постамент из серого гранита, на котором, свесив ноги в высоких сапогах, сидит человек в летной куртке и шлеме. Его лицо молодо и как-то изысканно красиво, защитные очки подняты на лоб. За его спиной, прислонившись к плечу, стоит прехорошенький, кудрявый, как купидон, мальчик. На кудряшках — лавровый венок, маленький круглый рот капризно надут.
Человек в летном шлеме — знаменитый французский писатель Антуан Мари-Роже де Сент-Экзюпери. Ангелочек за спиной летчика — его самый известный герой — Маленький принц.
Писатель и летчик родился здесь, в Лионе, в 1900 году. Окна квартиры, которую снимала семья де Сент-Экзюпери, как раз выходили на Bellcour. Возможно, высеченный из гранита писатель заглядывает в то самое окно, где когда-то стояла его колыбель.
Трава у подножия памятника писателю, зеленая, несмотря на поздний октябрь, усыпана перезревшими каштанами. Жареные каштаны — любимое уличное лакомство французов. Первый раз попробовала жареные каштаны в Эльзасе, в Страсбурге. Колоритный старик-каштанщик в черном берете, какие носят баски, и подкрученными кверху усами, как у Сальвадора Дали, ловко подбрасывал каштаны на маленькой раскаленной жаровне. Когда их скорлупа истончалась до пергамента – расфасовывал незамысловатое уличное лакомство в кульки из грубой, как картон, оберточной бумаги, в которую заворачивали скудные продуктовые наборы времен моего советского детства.
Уличный каштанщик с такой трогательной улыбкой протягивал этот кулек, что отказаться было просто неприлично. Нащупываю в кармане монету в два евро, и раскрываю обжигающие коричневые створки. Зеленоватая крахмалистая мякоть по вкусу напоминает картофель, когда он подморожен и слегка сластит.
Знакомство с французской кухней началось для меня с Лиона. И в этом было определенное везение: второй по величине город Belle France снискал себе славу ее «гастрономической столицы».
Наш гид Евгений, бывший историк-франковед из Саратова, привел нас в свой любимый «бушон» (так называются знаменитые лионские бистро с домашней атмосферой и традиционной кухней, вкусной, сытной и простой), расположенный в средневековом квартале «Ренессанс». Называется заведение «Le petite glouton», что в переводе с французского означает «маленький обжора», и, как мы убедились, вполне соответствует своему названию. Заведение оказалось скромных размеров, и мы отказались втискиваться в его душное чрево, предпочтя ужин на открытом воздухе. Круглые столики под клетчатыми бело-красными скатерками уютно вписывались в тесное пространство узкого, как колодец, квартала XIV века. Напротив дом, где, если верить франковеду из Саратова, провел первую брачную ночь самый практичный и деловой из французских королей — Генрих IV Наваррский — со своей избранницей Маргаритой Валуа, благодаря Дюма-отцу вошедшей в историю как «королева Марго». Приятно ужинать в таком соседстве, когда «история дышит в затылок», и наблюдать при этом забавные уличные сценки из современной французской жизни. Да еще с музыкальным сопровождением: юная скрипачка, положив на средневековую брусчатку футляр, вместе с подругой-певицей, образовали вполне себе сыгранно-спетый дуэт, ненавязчиво и со вкусом подавая проголодавшимся туристам сочинения средневековых композиторов. Девчонки, скорее всего, студентки местной консерватории, правильно сообразили (может, подсказал кто), что любые другие мелодии будут вступать со средневековыми стенами в культурный диссонанс эпох.
… Традиционный луковый суп нам подали в глиняных горшочках таким обжигающе-горячим, что еще с полчаса он остывал до удобоваримой температуры. А мы, сглатывая слюну, наблюдали, как золотистые гренки томятся в нем под толстой «шубой» ароматного сыра. Продолжением трапезы стали «андуйет» — знаменитые «лионские колбаски» из потрошков, аппетитно плавающие в винном соусе, а также сильно смахивающее на воздушный эклер «щучье филе в соусе из раков». Достойным украшением «пира желудка» стало Божоле (сорт молодого французского вина, вырабатываемого из винограда сорта гамэ в исторической области Франции Божоле, являющейся «южными вратами Бургундии» и расположенной по соседству с Лионом), знатоком и ценителем которого оказался наш Евгений. «Праздник Божоле» стал для него вторым Днем рождения.
Божоле поступает в продажу спустя шесть недель после сбора урожая. Согласно законам Франции, вино свежего урожая официально презентуется в третий четверг ноября). Этот день часто называют «праздником божоле». Получила распространение фраза «Le Beaujolais Nouveau est arrivé!» (фр. «Божоле нуво прибыло!»), служащая девизом для проходящих в этот день по всему миру празднеств.
Душа офранцузившегося за 11 лет на чужбине казака с Нижнего Поволжья, взращённая среди просторных саратовских степей, томилась и рвалась наружу: из «оков» причесанной Европы обратно в степь. Тоску по оставленной, но не забытой родине Евгений периодически заливал Божоле.
Закоренелый холостяк Евгений проживает в тесной квартирке в одном из рабочих предместий Лиона, зажатой в тесном пространстве улицы между лабораторией медицинских анализов и похоронным бюро. Сначала он мрачно шутил по поводу «удобств в шаговой доступности» во второй половине своей жизни. Но быстро превратился в фаталиста. Возможно, в этой философической метаморфозе не последнюю роль сыграло Божоле, частое употребление которого предательски выдает неестественная розоватость щек, легкая одутловатость лица и лихорадочный блеск глубоких карих глаз.
Потомственный волжанин за 11 лет так и не смог избавиться от «нижегородского акцента» в своем французском. Как его крепко сбитую внушительную фигуру не смог «обезобразить» небрежный галльский шарм в виде кашне в пастельно-дождливых тонах или кепи, заломленном на каштановом казачьем чубе. Его зычный «глас», что по-русски зовется «луженой глоткой», гулким эхом отражается от средневековых стен Прескиля. В коричневые туфли отчего-то вдернуты черные шнурки, серые брюки дали усадку после первой стирки, а пиджак «в елочку» с двумя симметричными шлицами, явно вывезен еще из России.
Муниципалитет лионского пригорода, куда мы подвозили Евгения, возглавляет мэр-коммунист. Мэры с коммунистической ориентацией – во Франции явление распространенное, особенно в столичных предместьях и небольших провинциальных городках. Когда от сердечного приступа, в возрасте 43-х лет, умер один из таких мэров-коммунистов, жители искренне плакали, вспоминая построенные им детские и спортивные площадки, совместные праздники и то, как мудро и ответственно подходил он к благоустроению их коллективного жизненного пространства. В том числе, и по личному убеждению, и из солидарности с коллегами, отказывался регистрировать однополые брачные союзы.
Так и неофранцузившийся потомок казаков с Нижнего Поволжья показал нам Лион не только в туристическом глянце. Он приоткрыл нам его глухое средневековое чрево. С помощью волшебного слова «трабули» и «ключика» в кармане своего пиджака.
«Трабулями» называется построенная в XV веке уникальная система коридоров, ступенчатых подъемов и винтовых лестниц для быстрого перемещения по узким средневековым улицам с достаточно высокими зданиями.
Войдя в трабуль на одной улице, можно за считанные минуты выйти на другую, не блуждая в лабиринте старого города.
Большинство трабулей для посещений закрыты — собственность жилищных кондоминиумов: там установлены почтовые ящики (на мое удивление они оказались деревянными), мусорные контейнеры.
Но если туристы уж очень просят, или время поджимает, то у Жени имеется универсальный ключ от потайных дверей «в каморке папы Карло», с помощью волшебного «ключика» передвигаться и сподручней, и экзотичней.
Лион раскинулся на двух холмах, один из которых, как говорят сами лионцы, «молится, другой — работает». «Молится» — Фурвьер, увенчанный белоснежной базиликой Нотр-Дам-де-Фурвьер. «Работает» — Круа-Русс.
До «работающего» холма мы так и не добрались, с холма «молящегося» начали осмотр Лиона.
С Фурвьерского холма город похож на голубовато-жемчужную чашу с терракотовыми вкраплениями черепичных крыш. Утренний воздух над городом соткан из вибрирующих перламутровых нитей, в паутине которых запуталось солнце. Драгоценным топазом сверкает оно в зеленой оправе холмов. Главная достопримечательность и алтарь «молящегося» холма — базилика Нотр-Дам де Фурвьер, возвышающаяся на самой его маковке пышно взбитым безе, замысловато украшенным вензелями из нежного «белкового» крема.
В любом французском городе непременно есть свой «Нотр-Дам», то есть, «собор нашей Дамы». Французы поклоняются многочисленным святым Жаннам, Катаринам, Терезам и другим девам, канонизированным за духовные подвиги, исторически связанные с конкретной местностью. Поэтому для меня все соборы с «розетками» на фасадах слились в один сплошной «нотр-дам».
Но «нотр-дам» де Фурвьер – особенная, на своих сестер не похожая: маленькая, черноликая (невысокая скульптура вырезана из грушевого дерева и обработана защитным составом от древесного жучка, секрет которого (состава, разумеется, а не жучка) утерян. Неумолимое время пощадило скульптуру Фурвьерской Мадонны, но пришлось пожертвовать цветом лица, со временем становившимся все более негритянским. Оказывается, и у святых красота требует жертв. А гардеробу Фурвьерской «нашей дамы» могут «позавидовать» другие мадонны: у нее 365 (по количеству дней в году) нарядных юбок и покрывал, и служители храма каждый день их меняют.
После Лиона наш путь лежал в Каталонию, ее столицу — Барселону. В предвкушении встречи с «архитектурными симфониями» Антонио Гауди, я смотрела на Белькур, на маленького мальчика с капризным ртом и непослушными кудряшками, спрятавшегося за спиной летчика, сидящего на гранитном камне в каштановой аллее, на сонную Рону под изгибом моста, в ста метрах от её слияния с Соной. И вспоминала неофранцузившегося потомка казаков с Нижнего Поволжья, большого любителя Божоле – нашего Евгения — на пороге его непрезентабельного дома, зажатого между лабораторией медицинских анализов и похоронным бюро, в рабочем предместье Лиона. И думала, как тесна для него Европа — все равно, что костюм, купленный на два размера меньше. Жмет и трещит по всем швам …