Блог Александра Мосунова
Вот думаю, могли бы наши писатели-фронтовики, которые сами все видели, слышали, знали, пережили донести до нас гораздо больше правды о войне. Не чернухи, а простой будничной правды. О наших отцах и матерях, братьях и сестрах — павших, умерших, оставшихся в живых… Наверное, нет. Просто на всех и на все не хватило бы писателей. Помнить, записывать, рассказывать должен каждый, кто знал фронтовиков, жил рядом с теми, кто прошел ту страшную войну, общался с ними или просто слушал обрывки их памяти, так как вспоминать и говорить об этом они, действительно, не любили. Могу судить по своим родителям. Разве им нечего было сказать? Нет, не в этом дело. Наверное, им было тяжело на фронте и в тылу физически, а потом наступило осознание пережитого, осознание ужаса и потерь. И повисла средь них психологическая тяжесть. Впрочем… Да и не об этом я.
На мысли такие и дальнейшее повествование сподобили меня воспоминания Владимира Путина, опубликованные в журнале «Русский пионер», выложенные там именно таким незатейливым простым и даже шершавым языком, каким и вспоминают. И люди там предстают пред нами самые простые — папа и мама с судьбой миллионов.
Зацепили и несколько близких фактов. Мой отец тоже часть войны провел под Ленинградом на Волховском фронте. И родился я, когда маме был 41 год. А потом захотелось вспомнить все, что когда-то услышал, и сложить в единую картинку, как пазлы…
В глуши Вятской губернии на речке Байса стояли друг против друга две деревушки — Кокорево и Соль-Грязь.
Папа Иван Михайлович Мосунов родился в 1910 году в деревне Соль-Грязь. Он был старшим ребенком в семье, которая осталась без мужа и отца, когда Ивану стукнуло всего 10 лет, а за ним к тому времени в семье было еще трое малышей. Про таких говорили «голь перекатная». Спасались тем, что у бабушки моей был уникальный голос. Ближайшая церковь на всякий праздник присылала за ней телегу, чтобы «хор звучал». И обратно она везла еду. Тем не менее, когда в деревню пришла бригада портных, она упросила их взять «за еду» в подмастерья Ивана. И так он пропал из дома на долгие 3 года.
Мама Татьяна Сергеевна Уфимцева родилась в 1912 году в деревне Кокорево и тоже была старшим ребенком в семье. Но это была крепкая зажиточная семья – дом-пятистенок, ульи, скотина, плуги, бороны и прочая нехитрая крестьянская техника… В горячий сезон приходилось и работников нанимать. Их не раскулачили только потому, что мой дед, прошедший всю первую мировую, добровольно сдал все имущество в колхоз и стал председателем сельсовета, как наиболее грамотный в деревне. Кстати, маме дали поучиться только полтора года в церковно-приходской школе, а потом усадили за домашние дела и нянькой за младшими детьми, которые впоследствии стали специалистами — одна сестра педагогом, вторая медсестрой, брат — инженером, потом еще и вторым секретарем Пермского горкома КПСС. Но что мне врезалось в память: когда они собирались вместе, то в любом споре-разговоре слово моей мамы, их старшей сестры, было главным. И еще. На самом деле их было пятеро, но в 37-ом одного из братьев — младшего офицера репрессировали и расстреляли за то, что не пресек рассказа политического анекдота среди солдат.
…За три года странствий с бригадой портных отец взял от них все. Он не захотел прислуживать по принципу «подай-принеси», стал учиться швейному мастерству, да делал это так быстро и умело, что стал к 14 годам вровень с мастерами. За такую работу они одарили его ручной швейной машиной марки «Зингер» 1907 года, которая сохранилась в нашей семье до сих пор. Вернувшись в деревню, он обшивал всю округу и кормил семью.
Кроме того, он был не плохо образован. Это портные ему внушили, что настоящий мастер должен быть грамотным, и привили ему любовь к самообразованию, благо церковно-приходской класс уже был за спиной. Кроме того, после возвращения домой он все свободное время проводил в избе-читальне, где не только читал, но и пробовал писать – и стихи, и заметки о сельской жизни в районную газету. Писательство стало новой страстью, и в конце 20-х годов его заметили – пригласили корреспондентом в районную газету города Уржум. А года через три-четыре редакция выдала ему направление на дальнейшую учебу — в Ленинград, в академию им. Плеханова. Не знаю какими путями Господними, но приняли отца не на гуманитарный факультет, а на экономический (потом поймем: ничего в этой жизни просто так не бывает).
В 35-ом, когда он из себя уже что-то представлял и видел перспективы, отец приехал в родную деревню и осмелился свататься к той, которую любил — к Татьяне Уфимцевой. В Ленинград уезжали уже вместе. В 37-ом учеба закончилась, у молодых родился сын, и дипломированный специалист с семьей был направлен в Алтайский край, в Минусинск политруком МТС (машинно-тракторных станций). Выдали ему коня и наган: мотаться приходилось на большие расстояния, опасаться стоило не только волков зимой, но и людей, не горевших желанием работать в колхозах за «палки». В 38-ом у них родилась дочка. А потом… была война.
Отец ушел на фронт уже 23 июня. Оставаться одной в чужих краях, без профессии, с двумя детьми на руках? Мама последовала совету своих родителей: любыми путями выбираться в родные края. Долгая получилась дорога. В Кокорево все прибыли больными. И дочку не уберегли, потеряли.
Практически до конца 42-го года отец воевал на Волховском фронте политруком пулеметной роты. Потом ранение и 10 суток отпуска. В следующий раз они увидятся холодной осенью 53-го на Урале. А тогда после его приезда через 9 месяцев, в сентябре 1943 года, родился мой второй брат. Но эти месяцы были для семьи временем безвестности: отец не писал сам, и было не понятно, куда писать ему.
Из рассказа мамы знаю, что в конце весны 43-го к ним из района нагрянул человек в фуражке с малиновым околышем. Перепугались поначалу. А он сообщил, что капитан Мосунов Иван Михайлович в данное время проходит службу за границей — военным пресс-атташе посольства СССР в Тегеране. Распространяться сильно на эту тему не стоит, но сами потихоньку готовьтесь к отъезду, как только придет вызов на вас и ваших детей. Забрал письмо для отца и уехал. Они и не болтали с кем попало, даже тогда, когда по радиоточке слушали сообщения Совинформбюро о Тегеранской конференции.
Вызова они так и не дождались. В начале 44-го дождались письма от отца, написанного не его рукой: лежит в госпитале в Баку после ранения. Потом были госпиталь в Москве и направление в военную академию. Однако в начале 45-го его комиссовали по здоровью не только из академии, но и из армии. Как сразу не сообразили? Не понятно. Ведь в его теле после Тегерана оставались осколки, которые он носил в себе до самой смерти.
Прежде, чем комиссовать из армии, отца направили по месту приписки, то есть в штаб Закавказского военного округа в Баку. И уже тут не просто отпустили на все четыре стороны, а назначили по согласованию с местными властями главным бухгалтером железной дороги бакинского нефтетреста (Плехановка сказалась).
Вроде бы все стало ясно. Войне конец. Работа есть. Баку — город сытный в отличие от Вятской губернии, где деревни, казалось, доживают свой последний век. Народ разбегался по городам, по стройкам и заводам, где хоть как-то можно выжить…
Договорились, что в 46-м, когда потеплеет, отец приедет за семьей и всех заберет. Но забрали его.
Рабочих нефтетреста посылали на помощь селянам. Назначали старших – бригадиров, им выдавали наличные деньги, чтобы могли закупать для пропитания работяг хлеб, мясо, молоко… Нашлись такие бригадиры, кто хорошо погулял и деньги пропил. Голодный народ взбунтовался. Чекисты цепочку вредителей распутали, и на верху всех бумаг стояла подпись главного бухгалтера. А чья же еще должна стоять? И дали этому главбуху 10 лет. Но ни в один ГУЛАГ он не попал. И вот почему. Помните юного умелого портного? С годами он это дело не бросал, развивал, когда нужда заставляла. А заставляла она часто. Все офицеры получали не шинели и рубашки, а материал, и хотели пошиться у Мосунова. И выхлопотали ему отсидку в Баку.
После смерти Сталина — амнистия, и путь домой. А где он дом? Там, где семья. На Урале, в Первоуральске, куда мама переехала вслед за своей сестрой, учительницей Валентиной.
Спасибо и маме, и папе, что они не расстались и дали жизнь еще одному человеку, то есть мне.
Все это я узнал много позже, уже после смерти отца. Он умер, едва я успел закончить школу. Жил тихо, пил, меня по малолетству воспитывал трудотерепией — садил за машинку и учил шить. А еще благодаря ему, уже до школы я умел писать, считать и неплохо играть в шахматы. Он часто менял работы, так как не везде держали пьющих. Дольше всего задержался, на моей памяти, в кинотеатре — колотил рамы для афиш. Благодаря этому я из кинобудки пересмотрел все фильмы тех лет.
В последние годы отец был уже слаб, пить практически перестал, все больше лежал на диване и читал газеты. Рак медленно расползался по его телу…
И тут я обязательно должен сказать еще про одного человека, про свою тетю, мамину сестру Валентину, которая по сути являлась членом нашей семьи, особенно после ранней и скоропостижной смерти ее мужа, с которым они не нажили детей. Она, видимо, решила все свои не растраченные на семью силы переключить на нас, а точнее на меня. Помню, как ей нравилось, когда ей говорили: «Хороший у вас мальчик». А меня это бесило, ведь я же не ее мальчик!
Она много мне дала и как педагог, и как человек. После второго курса журфака я перевелся на заочное отделение, хотелось работать и зарабатывать деньги, ведь мне уже было много годков — позади работа на заводе, армия. Но она была до последнего против, хотела, чтобы я как можно дольше оставался студентом, готова была платить мне стипендию из своего кармана.
Учитель русского языка и литературы. А ведь до войны она поступила в медицинский. Проучилась до первой разрезанной лягушки. Бросила, вернулась в деревню, заведовала избой-читальней, а тут и война. Она сама напросилась на фронт. Сначала была связисткой, потом прожектористкой. В 45-ом участвовала в Параде Победы. Фашистский осколок не убил ее, но ранение лишило молодую красивую женщину радости материнства.
С мамой они были очень близки. Даже ругаясь из-за какого-нибудь житейского пустяка, они не разбегались по домам, а продолжали молча сидеть рядом и потом вдруг начинали говорить о чем-то другом так, словно и не было ничего…
Их давно нет с нами рядом. Мои дети деда Ваню вообще не знают, бабушек едва помнят. Моя внучка еще слишком мала, чтобы что-то понимать в этой сложной и суровой жизни. Но я надеюсь, что придет время, и до нее тоже дойдут отзывы тех лет и событий, которые пережили наши мамы и папы, бабушки и дедушки, братья и сестры… Так должно быть. Если мы люди.