Театр «Вариант» на днях устроил предпремьерный закрытый показ для друзей и прессы. На сей раз главреж театра Вадим Белоконь выбрал для постановки пьесу-гротеск, скорее даже трагифарс, Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». Сам драматург назвал ее «комедией-шуткой». Правда, почему-то после этой «шутки» больше не написал ни одной пьесы, скрылся от людей, занявшись переводами Гегеля, которому со студенчества поклонялся всю свою жизнь.
«Смерть Тарелкина» — завершающая часть трилогии (до этого — «Свадьба Кречинского» и «Дело»), объединившая абсолютно разные по жанровым особенностям пьесы.
Если коротко — это сюжет про чиновника, похитившего у начальника компромат и инсценировавшего собственные похороны. Только начальник оказывается более хитромудрым и переигрывает подчиненного.
А если чуть подробней — некий петербургский чиновник Кандид Касторович Тарелкин заимел ничем не обоснованную и финансово не подкрепленную привычку — жить на широкую ногу. Настолько широкую, что теперь со всех сторон одолевают кредиторы, грозя упечь в долговую тюрьму. Только Кандид Касторович оказался не лыком шит и стибрил у начальника своего Максима Кузьмича Вараввина «интимнейшую его переписку», которая изобличает последнего во взяточничестве и других должностных преступлениях. И решает Тарелкин имитировать собственную смерть. Затем годик-другой переждать и начать шантажировать Его Превосходительство.
Тарелкин гримируется под только что почившего в бозе соседа своего — надворного советника Сила Силыча Копылова. Теперь Тарелкин «покойный», а Копылов «живой». Чиновник кладет в гроб ватную куклу в собственном мундире, приказывая служанке Мавруше подложить туда тухлой рыбы, чтобы у сослуживцев отбить желание ко гробу подходить.
После похорон на квартиру чиновника заявляется шеф Тарелкина — Вараввин, озабоченный поиском компромата. А компроматик тот — за пазухой у новоявленного «Копылова».
Затем является квартальный надзиратель Расплюев. И толпа кредиторов, которых Тарелкин с удовольствием выпроваживает — должник почил, имущество описано! Но один из кредиторов — странный капитан Полутатаринов — разгадывает фокус Тарелкина. За поношенной шинелью, париком и зелеными очками скрывается охотящийся за компроматом Вараввин. Квартальный надзиратель Расплюев в ужасе и растерянности. Кто же этот господин — «по паспорту Копылов, по виду — Тарелкин» … если оба они … и Копылов и Тарелкин померли?
И вот тут-то хитромудрый Вараввин берет ситуацию в свои руки, внушая туповатому Расплюеву, что перед ним «вурдалак», «оборотень».
Связанного Тарелкина сажают в «секретную» (карцер). Расплюев докладывает частному приставу Оху, что «на квартире умершего Тарелкина и умершего Копылова» он взял «оборотня». И дело государственной важности о «чиновнике-оборотне», следователем по которому стараниями Вараввина назначается Расплюев, раскручивается по полной. Арестовывают, избивают, сажают в «секретную» или облагают данью всех, кто попадает под руку — от дворников и прачек до купцов и помещиков. Свидетели под страхом избиения и ареста дают любые требуемые показания. Главный «оборотень» в пылу чистосердечного признания сообщает, что сообщников-вурдалаков у него — «целая партия», «весь Петербург и вся Москва». Расплюев уверен, что оборотничеству подвержено «все наше отечество». А посему «следует постановить правилом: всякого подвергать аресту», всякого «подозревать» и «хватать».
Написанная в 1868 году пьеса была запрещена на три десятка лет. Да и потом ставилась считанное количество раз. Дважды к ней обращался Мейерхольд — в 1917 и 1922 годах, причем в 17-ом Всеволод Эмильевич умудрился поставить ее за два дня до Октябрьского переворота. Словно тем самым напророчил себе полицейское государство и 37-й год, жертвой которого стал.
Спектакль 1966 года Петра Наумовича Фоменко в Маяковке был тут же запрещен и выкинут из репертуара: слишком прозрачны были аллюзии.
Сегодня классика из-под пера Салтыкова-Щедрина, Островского, Сухово-Кобылина обретает сверхмощный посыл, становясь «языком Эзопа» для общения творческой интеллигенции с властью. Отчаянная фантасмагория Сухово-Кобылина вдруг оказывается донельзя, до неприличия актуальной. Декорациями к пьесе могут послужить станица Кущёвская в Краснодарском крае, где много лет под прикрытием милиции действовала банда Цапков, отдел полиции Дальний в Казани, где под пытками из задержанных выбивали нужные показания (список можно продолжать).
Сценическое решение «Смерти Тарелкина» в постановке Белоконя не оригинально, но лаконично и универсально. Пространство небольшой клубной сцены (ДК Ленина) забаррикадировано огромным бутафорским черным роялем (вокруг которого и разворачивается действие) — он одновременно служит и квартирой, и гробом, и «секретом» (карцером) в полицейском участке, и орудием пыток… Словом, причуда сия на сцене — есть вертеп для ярмарочных представлений. В первоначальном смысле, в христианском богослужении — «вертеп» (пещера, ущелье) — место рождения Иисуса Христа. То есть, режиссер дает нам некую надежду на Возрождение.
Несмотря на то, что в качестве постановщика спектакля указывается Вадим Белоконь, и полагаю, все режиссерские изыски и находки принадлежат ему, но в актерской игре, особенно Олега Кушнарева — исполнителя роли Тарелкина-Копылова, чувствуется сильное режиссерское влияние Дмитрия Плохова. Уроженец Сарапула Олег Кушнарев мне давно и искренне симпатичен, и роли «маленьких людей», бесправных, забитых и жизнью униженных, ему особенно удаются. Но что с ним вдруг случилось? Откуда и зачем столько надрыва в его Тарелкине? Что, кстати, почти всегда отличает игру и самого Плохова, роль Расплюева исключением не стала. Чтоб донести до зрителя режиссерский посыл – необязательно из кожи вон лезть.
Сам Белоконь играет Максима Кузьмича Вараввина. В его актерско-режиссерском решении присутствуют некоторая декоративность, гримасничанье, этакое студийное «капустничанье» — скажем так, «детская болезнь левизны» на театре. Это было бы оправданно, если б и остальные играли в том же ключе. Оттого играющий режиссер Белоконь несколько выбивался из актерского ансамбля. Как и другой «играющий режиссер», приятель и коллега Белоконя — главреж Ирбитского драмтеатра Леван Допуа (помещик Чванкин).
Но есть в спектакле два исполнителя, что привели меня в совершенный восторг. Это Константин Родин (частный пристав Антиох Елпидифорович Ох). Была б возможность — ходила б смотреть на все его работы. Никакой натужности, внешний рисунок роли скуповатый, при этом потрясающая органика, за которой угадывается анисимовская школа, возможно, я ошибаюсь, но руку мастера в первоначальной актерской огранке ни с чем не спутаешь. У Константина запоминающийся голос — слегка надтреснутый, с хрипотцой, и сам он похож на Петра Мамонова, которого любит снимать в своих кинохитах Павел Лунгин. Второе актерское открытие для меня здесь, безусловно, Ольга Саввиди (исполнительница двух ролей одновременно — Мавруши и мещанки Брандахлыстовой). Яркая, характерная актриса с колоссальным жизненным опытом и абсолютно не растраченным потенциалом. Ольге Саввиди есть что сказать — было б что играть.
В целом хочу сказать: спектакль получился. Он держит зрителя в хорошем напряге, не дает расслабляться. Он динамичен, насыщен персонажами, исполнители которых не тянут одеяло на себя, а играют в ансамбле, на успех общего дела.
Одним словом, его стоит посмотреть. Его надо смотреть.